28 мая 1916 года.

Давно я ничего не писала, а так много, так много накопилось в моей душе и хорошего, и плохого (плохого-то, конечно, больше), что я должна поделиться всем этим со своей тетрадочкой. Милая тетрадочка, ты мне верный друг, ты всегда в минуты скорби даешь мне возможность пролить на твою грудь слезы и этим самым получить облегчение. Поэтому-то я и пишу здесь тогда, когда мне бывает особенно тяжело и непереносимо скорбно, поэтому-то мои записки и носят такой больной характер. Сегодня я тоже хочу поделиться с тобой, милая тетрадочка, своими горестями (увы! в моей жизни так мало радости!), но я сегодня не буду плакать, а спокойно, совершенно спокойно расскажу обо всем, что последнее время меня тревожит и огорчает.

Видишь ли, в чем дело. Один человек говорит мне, что любит меня. Я не знаю, насколько это серьезно. Ведь так часто тут можно ошибиться. Можно ведь простое чувственное влечение принять за любовь, а ведь первое и последнее – это большая разница. Что влечение-то у него ко мне есть и довольно сильное, я в этом достаточно хорошо убедилась. Но есть ли что-либо большее? Не знаю и не знаю. А между тем он, женатый человек и имеющий ребенка, предлагает мне быть его женой. Моя голова идет кругом. Или он, ослепленный увлечением, идет туда, куда его ведет его влечение, не желая думать о всей сложности и даже трагичности того, что из этого получится, или он меня действительно любит по-настоящему. Я не имею данных, чтобы судить об этом. Когда я ему высказывала эти свои соображения, он говорил мне, что, конечно, он м. б. и ошибается, говоря, что это любовь, но что его тянет ко мне и что он меня любит. Сейчас он уехал и если только я не поеду к нему, то мы с ним очень долго не увидимся, и мне это даст возможность самой выяснить, что он для меня, как я к нему отношусь. Первое время я упорно отвергала его любовь, но она, во всяком случае, сильно волновала меня и не давала мне возможности оттолкнуть его совсем. Я сейчас подробно расскажу все, как было. Он с первых же шагов стал добиваться моей любви до конца. Дело началось с пустяка. Однажды вечером, когда мы были с ним одни в квартире, прощаясь, мы поцеловались. Как это вышло, я и сама не знаю. Но с тех пор и началось. Когда он в следующий раз хотел повторить то, что было в тот вечер, я его вновь отвергла, настолько резко, что он ко мне не подходил целых две недели, и я от смущения и какого-то страшного чувства неловкости совершенно не могла с ним разговаривать. Приблизительно недели через две он скромно пришел ко мне, помогал что-то делать, кажется, исправлять модератор у пианино. Потом мы разговаривали о пустяках, а на прощанье он меня опять взял и поцеловал. Что греха таить, его поцелуи мне были приятны, и так как он ничего большего себе не позволял, то я не противилась, когда он перецеловал мне руки, губы, глаза, все лицо. После этого, как плотина прорвалась, и он стал упорно, настойчиво добиваться моей любви. Он не упускал ни одной минуты, когда мы с ним оставались наедине и молил, молил о любви. Я его не любила, но его любовь была мне приятна. Мне были приятны его ласки, его поцелуи. Я это ему позволяла, но ни на что большее я не соглашалась, так что он иногда с проклятиями уходил от меня. Надо сказать еще о том, что было у меня на душе тогда, как это все случилось. У меня в душе было безграничное отчаяние. Такое отчаяние я переживала только один раз в жизни. Пустота ужасная наполняла ужасом и бесконечным страданием мою душу. Не буду сейчас говорить о причинах, об этом как-нибудь в другой раз. Мне надо было чем-нибудь заполнить эту пустоту, надо было как-нибудь утишить свою ужасную душевную боль, ибо иначе я неминуемо пришла бы к тому, к чему пришел Шура. Я чувствовала этот ужас, что я, протестуя всеми фибрами души против этого пути, силою каких-то роковых обстоятельств стою на нем, и какая-то внешняя враждебная сила двигает меня по нему все ближе и ближе к могиле. В это-то время и встречаюсь я с его любовью. Т. к. моя душа в это время была занята совершенно не тем, не до любви ей было и т. к. до сих пор мне и в голову не приходила мысль о возможности любви с его стороны, то я, конечно, и отвергла его. Но потом я увидала, что это если не наполняет мою душу, то все-таки на место пустоты в душе пробудило какой-то интерес в ней, создало что-то такое, что отвлекало меня от моих ужасных душевных мук, и я подумала: если это дает мне облегчение, хоть чем-нибудь да заполняет мою душевную пустоту, зачем я буду отвергать его? Зачем? Для того, чтоб опять остаться один на один со своим отчаянием. Так нет, пусть будет, что будет, а я позволю ему, вполне сознательно позволю любить себя. К тому же его настойчивость создала в моей душе сначала что-то вроде влечения к нему, а теперь я чувствую уже настоящее влечение. Меня тоже тянет к нему, тянет. Мне уже самой хочется приласкаться к нему, поцеловать его, хочется, чтоб он был со мной и любил меня. Думаю, что это не любовь, а только влечение, но где гарантия, что оно не перейдет в любовь? Вот тут-то и начинается трагедия. Осенью, если, конечно, наши взаимные отношения не изменятся, я или должна стать его женой или должна категорически с ним порвать, чтоб никогда до той поры, пока не почувствуешь полной безопасности от встречи, не встречаться с ним. И то и другое одинаково для меня тяжело. Стать его женой? Что ж, если б он был свободен, я согласилась бы. Но… ведь у него есть уже жена и ребенок. Его чувство к жене должно быть прочнее его чувства ко мне. Их связывают годы совместно интересно прожитой жизни, их связывает ребенок. М. б. теперь у них нет любви с ее порывами, что бывает в браке первое время, но зато есть более прочное чувство привязанности и уважения друг к другу. У меня с ним этого нет. Пройдет влечение, настанет привычка и он м. б. пожалеет о том, что он бросил свою жену и ребенка. А я что же тогда? Сиди и еще лишний раз рыдай над гибнущей жизнью и еще терзайся мыслью, что ты ради мифа, ради призрака любви дала страдание другим людям, любящим его м. б. сильнее тебя. Притом если б я его любила по-настоящему, как я понимаю любовь. А я боюсь, что мое чувство к нему непрочно.

Тогда надо расстаться. А это еще тяжелее. Остаться опять со своей тоской, опять отвергнуть все радости, могущие быть, опять остаться одной, без внимания, без участья, без поддержки. Боже! Да ведь я же женщина, такая же, как и все остальные! Ведь я имею такое же право на любовь, как и прочие. Почему одни имеют и любовь, и детей, и семью, а у меня ничего этого нет? Почему? Чем я хуже других? Мне ведь уже так много горестей пришлось испытать за свои молодые годы, что я имею законное право получить сейчас радость. А я должна еще собственными руками похоронить возможность получить эту радость.

Все эти рассуждения, я знаю, крайне эгоистичны. Боже! Но когда дело идет о собственном спасении от душевного ужаса, разве придут мысли о других в голову? Если двум утопающим бросят один спасательный круг, то, я думаю, очень, очень редким случаем будет, если один сознательно отпихнет его от себя, чтоб дать возможность спастись другому. Это  бывает, пожалуй, только тогда, когда утопающие мать и ее сын или дочь.

Есть еще один выход, но это выход бесконечной лжи и фальши, что его скверная сторона, но зато он для других безобидный и, кроме того, – линия наименьшего сопротивления. Ох, что-то будет? А пока… тянет.

7 октября 1916 г. Вот уже больше месяца, как я не получала от него никаких писем. Боже! Сжалься надо мной. Внуши ему написать мне! Мне так грустно, что я не имею от него уже целый месяц никаких вестей. Лето, вернее осень выяснила мне, что я люблю его. Меня безудержно тянет к нему! Я хочу его любить и быть им любимой. Мне безумно тяжело отказываться от него… А долг… нравственные обязанности человека и т. д. все сильнее говорят мне: нельзя! стоп! Боже! Устрой так, чтобы не было у меня тяжкой вины на душе и в то же время, чтобы мне не расставаться с ним… Я боюсь разлуки, я боюсь сиротства, я боюсь заброшенности! Я хочу его любить, хочу и хочу! Я знаю, как люди меня осудят, будут пальцами показывать и негодовать. Я все это знаю. Но я не хочу отказываться от него. Милый! Любимый! Приезжай скорее! Если бы ты знал, как я стосковалась без тебя.

23 окт.

Каждый новый день приносит мне новые сомнения и колебания. Мучительны они для меня. Как мне быть? Что мне делать? Мой эгоизм говорит одно, а долг, «совесть» или как там еще называется, другое. Эгоизм мне говорит: он любит тебя, ты любишь его. Вы будете счастливы, у тебя будет своя семья, свои близкие люди, ты устроишь счастливо свою жизнь, можешь быть всегда радостна, бодра духом и можешь не только радоваться своими личными радостями, но и работать на пользу ближних. Потому что если моя душа скорбит от сиротства, от одиночества, от отсутствия любви и близости милого мне человека, то я вся ухожу в страдание, я не могу тогда работать, не могу быть бодра, радостна, мне не только не хочется быть полезным членом общества, но я не могу, не могу им быть, я теряю всякую работоспособность, даже желание трудиться и один страх живет в моей душе. Выходит, таким образом, что я совершаю преступление по отношению к самой себе, я гублю жизнь в себе, я гублю мою душу, я гублю свою работоспособность. Будет жить одно мое тело, а вместо души будет жить в теле один болезненный нарост, вроде раковой опухоли. Все мое существо протестует против этого. Я хочу жить. Если б только мною руководили другие соображения, напр., только одно желание – испытать радости любви, то я бы могла еще легко сравнительно справиться с этим незаконным при создавшихся обстоятельствах желанием. Но ведь у меня дело обстоит гораздо серьезнее, а именно: оставаться ли мне негодным членом об<щества>, неработоспособным, унылым, озлобленным на жизнь и людей, носящим в душе безысходную тоску или же сделаться бодрым, веселым, жизнерадостным человеком, охотно и добросовестно трудящимся членом общества, носящим в самом себе радость бытия и заражающим этой радостью и других. Для меня важна не сама любовь, а именно эта духовная жизнеспособность, которую она с собой несет. Все это было бы хорошо, если бы он был свободен. О чем тогда толковать! Подать друг другу руки и смело и радостно идти вперед по жизненному пути. Но боги, боги! Сколько препятствий! Какое их множество и какие они трудные! Он не свободен и кроме всего прочего его жена – мой друг, искренне ко мне расположенный, верящий мне, любящий меня, открывающий мне все свои сокровенные тайны. И представьте себе, что она говорит все это мне, мне и не подозревает даже о том, что в один прекрасный день она может посмотреть на меня как на своего злейшего врага. Горе мое в том, что я же и ее люблю, ценю и глубоко уважаю. Мне мучительно слушать ее откровенные рассказы о своих переживаниях. Я не могу отделаться от мысли, что я гнусно поступаю, что я обманываю ее доверие. Боже! Но ведь я же всей душой желаю ей счастья, радости и всех благ земных. Я не предатель, я не коварный изменник! Но чем я виновата, что все так случилось.

Я не хочу сейчас принимать никаких решений. На днях приедет он сам, и эта встреча выяснит больше, чем все теоретические рассуждения. Милый мой! Приезжай ты поскорее. Если б ты только знал, как я безумно хочу тебя видеть, как нестерпимо медленно тянется время! Как я считаю дни и часы до встречи с тобой. Приезжай скорее!

24. Итак, он завтра приезжает. Сегодня я это узнаю. Сердце мое затрепетало, но я ни одним мускулом не выдала того, что творится в моей душе. Интересует меня вопрос, придет он завтра или нет. Ему, конечно, трудно будет придти. Но если только он меня любит, то он должен придти. Как я хочу этой встречи и как я ее боюсь. Вот начинаются для меня новые тяжелые испытания. Будет или открытая драма с тяжелыми обвинениями по моему адресу, с обвинениями отчасти справедливыми, но по существу несправедливыми. Я знаю, как люди бывают жестоки, слишком даже эгоистично жестоки, когда дело касается их близких интересов. Мне, наверное, придется выслушать упреки в чудовищных преступлениях, в которых я, в сущности, не виновата. Чем я виновата, что я люблю жизнь, что я хочу жить, что я хочу любить и быть любимой. Чем я виновата, что он, а не кто-либо другой встретился мне на пути, предложил мне все радости жизни? Я виновата только разве в том, что я не отвергла его любви. Я должна была сразу сказать категорическое нет; сказать, что я готова оставаться с своим отчаянием души, с своим одиночеством, со своей бесконечной душевной тоской, что я готова отказаться навсегда от радости, смеха, работоспособности, лишь бы не отнимать его от его семьи. Во имя долга я должна это сказать. Но ведь это значит – похоронить свою душу. Не знаю, не знаю, что мне делать. Не знаю. Если б  был возможен такой выход: уехать куда-нибудь, где бы было очень много дела, где бы мой труд был страшно нужен, где было бы общество людей, занятых этим же делом. О! тогда я бы легко могла отказаться от любви. Я бы была самым добросовестным, самым исполнительным, самым дельным работником. Мне важно чувствовать жизнь, а как это получается, путем ли любви, путем ли наличности нужного дела плюс общество людей, мне безразлично. Я могу иметь или первое или второе и одинаково буду радостна и бодра. Но не иметь ни того, ни другого – это для меня смерть духовная, даже не смерть, а медленное умирание под пыткой, причем я наверное знаю, что умираю и ничто меня не спасет. Я сейчас спокойна, спокойна потому, что я еще не отказалась от него. А что же я заведу, когда я после разлуки с ним, окончательной и вечной, опять окажусь с глазу на глаз со своим собственным умиранием? Хотя бы вмешалась какая-либо внешняя сила и помогла мне. Я сама старалась себя спасти в течение 3-х лет и все внешние обстоятельства моей жизни, как будто подталкиваемые злым роком, все время возвращают меня на путь гибели. Я сама бессильна. Жизнь и обстоятельства сильнее меня, и как я ни бьюсь, как я ни мечусь в поисках спасения, я бессильна. Я гибну.  М. б. лучше, правда, застрелиться. Но я хочу жить и я еще не утеряла надежды, что, м. б. обстоятельства изменятся и тогда я получу возможность жить. Меня даже интересует этот вопрос. А м. б. жажда жизни примирит меня с духовной смертью. Может быть, все может быть. Посмотрим.

28 октября.

Милый несуществующий! Опять, кажется, начинается для меня время тяжелых испытаний. О дорогой! Если б ты существовал! Как я хочу, чтобы ты существовал! Судя по тому, что сегодня делается в моей душе: я боюсь за будущее. Как я его переживу! Шутки и капризы создали такое серьезное положение, погрузят меня в такую бездну страдания, что я прямо боюсь. У меня никогда еще не было такого ясного предчувствия неизбежности сильных страданий, неизбежности выпить до дна чашу горести, как сейчас. Главное я знаю, знаю, что страдания, безумные страдания неизбежны, а я чувствую, что у меня мало чисто физических сил для страдания. Никогда еще меня так не страшило будущее. И ведь нет, никого нет, кто бы помог мне пережить его! Милый несуществующий! Стань существующим! Помоги мне! Я гибну.

29. Сегодня любовь и ненависть раздирают мою душу. Я люблю, люблю все эти дни страстно, тянусь к нему всем существом своим и ненавижу, ненавижу так же сильно. Это он, который писал мне о том, как же он изживет свою любовь ко мне, который молил меня в своих письмах не быть к нему жестокой, он, сгорающий, по его словам, от любви ко мне, он мог в течение уже 4-х дней быть в Петрограде и даже не попытаться увидать меня, довольствоваться свиданиями на людях! У меня от ужасной душевной боли и от необходимости скрывать это дрожит каждый мускул, каждый нерв. Нет, это не любовь, что бы он ни говорил. Это с его стороны был еще более жестокий каприз, чем с моей. Я хоть никогда не обманывала ни его, ни себя, а он всегда саркастически относился к моим сомнениям в искренности его любви. Боги, да будь я на его месте, я бы нашла возможность тысячу раз придти к нему, обнять его, зацеловать до безумия, перелить всю свою душу в его душу. А тут… стоит ли страдать, стоит ли любить?.... Да, я повидаю его один единственный раз, переговорю с ним категорически и тогда прощай на век! Господи, как все печально складывается в моей жизни! За что ты наказываешь меня, Бог?!

2 ноября.  Получила приглашение поехать на фронт. 10-го еду. Видно, бог сжалился надо мной и послал внешнюю силу для того, чтобы помочь выйти мне из тяжелого положения. Благодарю Тебя!..

17 ноября.  Нет. Бог слишком жесток по отношению ко мне. Поманив меня возможностью избавления от тяжких и лишних мук, он меня обманул и к прежним страданиям прибавил новые – разбитые надежды. Сегодня я с ним рассталась навсегда, а надежда уехать рухнула, и вот я с сегодняшнего дня решила похоронить свою душу. Нет, неверно. Я не хочу ее хоронить. Не душу я буду хоронить, а свои прежние надежды и планы. Я не буду больше надеяться на то, в чем я до сих пор видела радость жизни, я похороню эти свои надежды и я постараюсь их забыть, крепко забыть. Я должна себе найти новые цели, новые надежды, обрести новую радость жизни. Для меня это вопрос жизни и смерти и значит, я должна найти выход. Но для того, чтобы я могла жить, отрекшись от старых надежд, мне все-таки много надо нового, чтобы не тяготиться жизнью. У меня сейчас смутно возникает в душе картина такой жизни, которая мне могла бы дать удовлетворение. Я прежде всего должна иметь свой клочок земли и на нем свой собственный дом и маленькое хозяйство, чтобы у меня всегда была и возможность и необходимость физической работы. В том месте, где я буду иметь свой угол, я должна иметь и службу, т. к. 1) я должна иметь заработок, 2) чтоб трудиться умственно. Так как я не выношу изолированности и одиночества, то я должна устроить жизнь так, чтобы всякий желающий мог найти в моем доме теплый угол и радушный прием. Летом и в свободное время я буду ездить путешествовать, а т. к. я буду одна, то средств на это у меня хватит. Кроме того, я заведу себе обязательно пианолу, хорошее пианино и граммофон.

Надо еще будет постараться выработать в своей душе презрение к неудачам и, кроме того, небоязнь одиночества. Надо устроить свою жизнь так, чтобы не я искала людей, а люди меня. Для этого прежде всего нужно, чтобы твоя жизнь была для меня полна труда прежде всего и интереса, вызываемого трудом. Тогда мне в голову не придет скучать, тосковать. Будет хорошее настроение, бодрое, жизнеспособное. Тогда я не буду так страдать от отсутствия об<щества> и даже наоборот, бодрость, энергия и жизнерадостность привлекут людей ко мне. Довольно страдать. Прощайте, мои старые, милые, только поманившие меня, но жестоко истерзавшие мою душу надежды. Хороню вас и сегодня даже без особо тяжелой боли, ибо у меня уже все выболело в душе и сегодня кризис. Прощай, молодость! Спасибо тебе, ясная, за все хорошее, чем ты меня наградила. Ты мне дала так много радостных светлых переживаний, что если даже вся моя остальная жизнь будет одно сплошное терзание, я и тогда скажу: благословляю тебя, молодость и жизнь!

Вступаю в новую полосу жизни. Обстоятельства! Судьба! Если вы существуете, помогите мне. Вся надежда только на себя да на Вас. Молодость! Прощай еще раз, незабвенная….

А ты, мой милый! Зачем испортил сегодняшний день? Я тебя не упрекаю, а только сожалею о непоправимом. Тебе тоже говорю сердечное спасибо за твою любовь ко мне, за твое человеческое ко мне (в лучшем смысле этого слова) отношение, за все отчаяние и за все радости, которые мне дала наша любовь. Суждено ей было умереть, не расцветши полным цветом. Но спасибо и за то, что было. Спасибо тебе, мой родной.

25 ноября. Нет! Все еще не конец! Как мучительно и в то же время как сладко! Я только сейчас заглянула в глаза истинной любви и поняла, что это такое, поняла, почему она играет такую громадную роль в жизни человека, почему из-за нее, прекрасной, люди решаются на преступления, почему из-за нее можно умереть, почему за радость мига даже любви люди соглашаются терпеть годы страдания. И как грустно мне, что, только заглянув в жуткую, мучительно радостную бездну любви, мне приходиться отказываться от нее. Это все злой рок, тяготеющий надо мной в последнее время. Но меня еще удивляет следующее обстоятельство. Почему это я, зная, что я через неделю, через две расстанусь с ним, и по всей вероятности, навсегда, я спокойна. М. б. это радость сознания, что я люблю и что меня любят, радость таинственных свиданий, не оставляет места для дум о будущем горе разлуки, м. б. я безумно буду страдать тогда, когда я скажу последнее прости. А м. б. это еще есть не настоящая любовь, ибо настоящая любовь не выносит даже мысли о страданиях разлуки. А м. б. это еще и другое. М. б. это живущая в подсознательном «я» уверенность, что это временная разлука, а м. б. это еще и другое, о чем не стоит говорить. Мне интересно самой становится. Прости мне… мой эгоизм. Но я иначе поступить не могла и не могу. Я не хочу тебе причинять горе, но я его тебе, наверное, могу причинить очень много. Пойми, не клейми меня и если сможешь, прости. А ты, радость моя милая, солнышко мое ясное, люби меня последние деньки крепко и сильно. Проклятые обстоятельства и проклятый рок, зачем отравляешь мои последние и такие редкие минуты радости.

17 января 1919 года.

Как много пережито с тех пор, как были написаны последние строки. Прошло больше 2-х лет. Тогда все мои терзания кончились тем, что я уехала на фронт сестрой милосердия. Там я нашла как раз то, что необходимо было моей душе в такой же мере, как необходим воздух и пища телу. Кипучая фронтовая жизнь, громадное нужное дело, в котором заняты все окружающие меня люди, общество, да такое хорошее, такое многолюдное, такое интеллигентное. Сколько радости, сколько счастья пережила я в Черткове. Так хорошо, как было здесь, мне жилось только в период моей гимназической жизни. Как весело, как полно, как счастливо жилось! Я там сразу излечилась от всех моих душевных недугов. Жизнь новой струей влилась в мою душу и заставила меня жить настолько полно, насколько я была способна по своей психической организации. Тут была и работа, часто утомительная, всегда упорная, всегда составляющая здесь центр жизни, тут были и развлечения, самые разнообразные, тут было безграничное веселье и постоянный радостный смех. Одним словом, не жизнь, а какой-то светлый, светлый, радостный сон.

Потом началась революция, потом отступление наших войск, потом разложение армии, потом большевизм, потом брестский мир, потом разрушение, разрушение, разрушение всего в России и вот сейчас сидим в тупике – голод, холод, темнота, рубище и отсутствие надежд. Страшно думать о будущем России. Все передумано, все переговорено и у всех одно – безнадежность. Или возвращение в первобытное состояние с его борьбой за существование и естественным отбором – или рабство у чужеземного капитализма и все в один голос, кроме слепых большевиков, говорят: лучше последнее, чем первое.

Теперь даже мало говорят о политике: все переговорено, все ясно и определенно, перспективы страшны, но неизбежны – не о чем говорить, а лишний раз растравлять раны разговорами о неизбежном тяжело, потому мало и говорят.

Я лично думаю так: довлеет дневи злоба его. Пока я еще не умираю с голоду – и то слава богу. Подойдет он слишком близко, буду изыскивать средства, чтобы остаться в числе выигравших в борьбе за существование, а пока что брать от жизни то, что она еще может дать. Сейчас я «строю» «единую трудовую школу» и «строю» с большим удовольствием и работаю не за страх, а за совесть. Я уже успела выработать в себе педагогические навыки, а главное научилась подходить к детям так, как надо. Я уже умею владеть и их вниманием, и их расположением и их покорностью. Кроме того, я открыла в себе громадный запас любви к детям и даже все их часто грубые выходки меня никогда не раздражают, а наоборот, находя им объяснение, я сразу же изыскиваю и пути, какими можно было бы изгнать из чистой детской души все скверное, что прививает им среда и жизнь и создать  благоприятную почву для произрастания в ней человеческого начала. Работа эта дает мне колоссальное удовлетворение. Одним словом, на поприще общественной работы я нашла саму себя. Слава богу, ведь нелегко мне это далось.

Что касается В., то я тоже уже давно успокоилась. Фронт тоже излечил меня, и я на прошлое уже смотрю, как на отошедшее в область истории моей жизни.

2 мая. Весна. Опять весна. Как хорошо. Несмотря ни на скверные условия жизни, ни на утомительную работу, несмотря, наконец, на возраст, радостно всем существом приветствуешь весну. Чего-то хорошего, чего-то несбыточно-радостного требует, настойчиво требует душа. Знаешь, что этого радостного нет сейчас, да и быть не может, но нынче мне это не причиняет такой острой мучительной боли, как это было раньше. А все оттого, что я теперь уже имею, слава тебе Господи, 29 лет от рождения. Опыт моей довольно бурно и разнообразно и, в общем, счастливо прожитой жизни говорит мне, что жизнь вовсе не склонна давать радости человеку тогда, когда они ему больше всего нужны. Она слепа. Идет себе по всему огромному миру этот исполин, со взором, устремленным куда-то далеко, далеко, видящий то, что мы, люди, никогда не увидим; идет по серой, пыльной дороге и по дороге бросает цветы, совершенно не интересуясь, куда они упадут. Эти цветы – наши радости, наше людское счастье. А мы, все люди накидываемся на эти цветы, ловим их, и кто более способен и толков, тот их больше уловит, а иногда наберешь большой букет вовсе даже не потому, что хорошо умеешь ловить, а потому, что твоя жизнь случайно совпала с тем моментом, когда Жизнь по рассеянности сразу много цветов бросила на серую пыльную дорогу.

Вот почему я сейчас и не так скорблю о том, что мало радости имею. Бог даст и на мою долю. М. б. и не весной, а гнилой осенью перепадет еще не раз не один цветочек радости.

Меня страшно радует то, что моя психическая жизнь приобрела устойчивость; это, конечно, дело возраста, но это меня тоже не огорчает: всякому овощу свое время и всякому возрасту свои радости. Что бы я теперь делала, если бы во мне также бушевали страсти, как в доброе старое время? Наверное, обратилась бы ко всем окружающим с Соллогубовским призванием: «Сестры, братья! войте, лайте на луну».

Предположим даже, у меня больше и не будет радостей. У меня их было в жизни так много, что я не возропщу. Больше всего меня страшит одиночество, а если оно станет безысходным, так у меня есть цианистый калий. Значит, дело в шляпе. А потому, да здравствует Жизнь, весна, любовь и да пропадет во тьме ночной уныние и скулистика! Ура!