Автор воспоминаний на балконе своего дома перед самой войной (начало июня 1941 г.)

Погода не то что бы плохая, вечера стали холодные. То есть время писать.

… О войне узнали, отправляясь на Варшавский вокзал, поездка на дачу к бабушке под Лугу, конечно, не состоялась.  Город был похож на растревоженный муравейник. Взрослые были обеспокоены, а я, наверное, под впечатлением недавно виденного фильма «Если завтра война», была охвачена ожиданием больших событий. События не заставили себя долго ждать, только все получилось совсем не как в кинофильме...   Полки в магазинах стали пустеть, раскупили даже баночки с консервированными крабами. Продукты стали выдавать по карточкам, правда, еще существовали магазины люкс, также можно было получать обед без карточек на фабрике-кухне  (это где-то на Большом пр.). Помню, ходила туда, так как у меня украли карточки. Школу нашу[1] должны были эвакуировать, три раза мама водила меня на сборный пункт, но эвакуация так и не состоялась.

 Наши скитания по свету начались в марте, поэтому наша Ладога была подо льдом и с немецким обстрелом. Ехали в товарных вагонах (больше стояли на запасных путях). Вши, голод, мертвых сбрасывали под откос, мы не знали, куда нас везут, и где мы находимся. Поезд всегда останавливался далеко от станции. Должна пояснить: органы безопасности сочли нас "ненадежным элементом", конечно, не только нас. Так мы, променивая наши скудные пожитки, ехали больше месяца. И приехали на северный Кавказ. О, ирония судьбы, прямо к немцам в лапы.

Жизнь на Кубани, 1942 г.

Наш эшелон, состоявший из товарных вагонов, разгрузили на станции Александровка.  Мы не сразу уяснили себе,  что месячное странствие кончилось (был май), не сразу решились выходить.  После обычных формальностей, всех погрузили в ожидавшие невдалеке подводы,  запряженные, к моему удивлению, не только лошадьми, но быками и даже верблюдами. Уже смеркалось, когда мы двинулись в путь, и, как только отъехали от станции, стало совсем темно.

Я помню темно-синее небо, усыпанное звездами, такими же, как дома, только в совсем незнакомой мне степи.  Как только наш обоз удалился от железнодорожной станции, как нас окутала темная бесконечность этой незнакомой земли. Мне  казалось, мы накрыты огромной звездной чашей, ни жилища, не огонька, только скрип колес, приглушенные голоса да звуки, издаваемые животными. Чувство такое, как будто идешь с завязанными глазами, мне невольно хотелось протянуть вперед руки. При въезде в станицу я почувствовала какой-то незнакомый, приятный запах, почти как запах духов, в станице он был еще сильнее.  Кое-где в окнах домов мерцал свет, наша подвода остановилась перед домиком с огоньком. Нас провели в комнату, в колеблющемся свете коптилки, стоявшей на столе, было видно две кровати.  Мама распаковала постельный тюк, покрыла простыней соломенный матрас, и мы улеглись спать.  Утром с помощью хозяйки дома и инструкции, оставленной управлением колхоза, мы начали нашу новую жизнь.

  Выйдя на улицу, я догадалась, откуда исходил таинственный запах: улица белых домов и хаток с соломенными крышами обрамлялась деревьями белой акации (вспомнила романс, петый моей тетушкой, «Белой акации грозди душистые...»).  Я же знала только кусты желтой акации на бульварах Васильевского острова.

 Кучка босоногих ребятишек собралась на противоположной стороне улицы, возглавляемая дочуркой нашей хозяйки, стыдливо поглядывавшей на меня. Любопытство обеих сторон взяло свое, мы  быстро познакомились.  Знакомство с местными ребятами помогло понять  станичную жизнь, они же показали, чтó где находится  и «кто/кто» в станице и в управе.  Тем временем мама набрала воды из колодца и во дворе,  на таганке, вскипятила чай. Как сейчас вижу выражение на  лице мамы... после первого глотка.  Вода в колодце оказалась непригодной для приготовления пищи, она использовалась для скота, мытья и стирки.  Колодец с питьевой водой находился в центре станицы, приносить воду стало моей обязанностью.  Местные жители собирали дождевую воду, бочки для этой цели стояли у каждого дома, но дожди в степи выпадали редко.

Мы скоро оправились и «помолодели», как говорили местные.  Хорошая еда и спокойная, почти нормальная атмосфера помогла нам быстро оправиться.  Правда иллюзия эта время от времени нарушалась воплями и причитаниями скорбящих, получивших известия о погибшем муже или сыне.  Пришло время  нам начать работать, нас (ленинградцев) взяли в бригаду полольщиков. Рано утром (солнце только показалось) за нами подъехала подвода, запряженная двумя быками, в которой (на ободках) уже сидело несколько казачек. На  головах у них были платки, низко повязанные на лоб, передники с карманами, набитыми жареными семечками и хлопьями кукурузы. Подвода двинулась по станице, продолжая  подбирать работников. Я потихоньку, с любопытством, наблюдала, как казачки закидывали в рот горсточку семечек, направляли по одной, языком, к передним зубам, щелкали и ловко отплевывали шелуху, в то же время не переставая разговаривать и что- то вязать крючком, ничего подобного я раньше не видела.  Они угостили и меня, семечки были душистые и вкусные, кукуруза мне тоже понравилась (первый раз пробовала). Поездка в степь продолжалась долго, быки медленно двигались, останавливались, затянув подводу в ручей, и стояли там, сколько хотели. Казачки не обращали внимания, продолжая жевать и разговаривать. Наконец, приехали, пожилой казак дал нам тяпки и показал, где надо прополоть морковку. Наша группа была из одних ленинградцев, мы взялись за работу, вырубая всё, что было зеленое.  Солнце поднималось выше, стало жарко, мы сняли платья, оставшись в штанишках и бюстгальтерах (импровизированных бикини), продолжали усердно полоть.

Работу прервали только, когда увидели казачку, бегущую через поле и размахивающую руками.  Добежав, запыхавшись, она нам сказала, что ее прислал бригадир остановить наше уничтожение морковки.  Сам он не мог подойти, сказал: они там голые. Нам урок: не всё зеленое - сорняки, было стыдно, мы ведь представляли себе морковку такой, как видели на рынке.  Приближался полдень, бригадная повариха звонила, ударяя в подвешенную железину.  Мы двинулись в «табор» на  обед (незаработанный). Все получили густой, жирный суп с кусками мяса и очень вкусный белый хлеб. Отдых после обеда продолжался 2 часа, местные отдыхали в тени за постройкой, а неразумные северяне улеглись загорать, конечно, сгорели, на другой день работали одетыми (на радость бригадиру).

 Рабочая сила станицы состояла из женщин, пожилых мужчин и подростков, большинство было малограмотно.  Молодые образованные и грамотные казаки были на фронте. Когда узнали, что мама бухгалтер, ей предложили работать в бригаде учетчиком, заменить старого казака, который явно с работой не справлялся.  Мама разъезжала по степи на двуколке, измеряла обработанные поля и высчитывала трудодни.   Она быстро приноровилась и вскоре стала обслуживать несколько бригад. Тетя устроилась бухгалтером в молочном комбинате, получала молочные продукты, что было большим подспорьем для нас. Я попробовала работать нянькой в степном «таборе», этим занимались многие девочки, говорили, что нетрудно.  Няньки из меня не вышло, я никак не могла нажевывать хлеб, завязывать его в тряпочку и совать младенцу в рот как соску, менять и полоскать пеленки и т. д., к тому же я с трудом поднимала этих толстеньких амурчиков.  Помучившись неделю, я с радостью вернулась в поле.

 Несмотря на то,  что мы работали, наше финансовое положение было плачевно, выплата по трудодням полагалась только после сбора урожая. Если бы не зарплата дяди Леши, нам пришлось бы очень трудно.  Это тот самый дядя (он был на Ленинградском фронте), который помог нам в блокаду. Его жена и дочь были на даче и в самом начале войны оказались в оккупированной зоне, поэтому дядя переделал доверенность на нас. Мама, как обычно, страдала без курева, папирос в этих местах, да и спичек давно уже не было. Кроме всего другого, приходилось покупать и доморощенный табак. Старые казаки научили ее, как крутить «козью ножку» из газетной бумаги.  Увы, даже запах горелой газеты и ядовитый вкус, да и смрад от махорки не помогли ей бросить курить. Бани в станице не было,  помыться было целое событие.  Нам удалось выменять старое корыто, купанье приноровили на день, когда хозяйка пекла хлебы. Воду нагревали, используя всю имеющуюся посуду, стирку делали таким же способом.  С туалетом было не проще; это была яма (далеко от дома), окруженная плетнем из стеблей подсолнухов и кукурузы.  Наш несложный обед мы готовили во дворе, на таганке, взятым взаймы у хозяйки. Топливом были щепочки, сухие веточки, кукурузные кочерыжки и т. п. мы подбирали их везде, специально имея при себе мешочек.  Иногда кто-либо из соседей предлагал место на своей летней плите, что принималось с благодарностью.  В свою очередь, мама и тетя помогали казачкам писать письма, выполнять анкеты и прошения.  Мы более-менее свыклись с нашим положением.  К концу лета я свободно говорила на местном наречии, бегала босиком, ездила верхом купать лошадей, с ребятами делала набеги на бахчи за самыми зрелыми арбузами, и была принята как своя в казацких домах. Близость имела свою стоимость, я заразилась Скабиес. Помог визит в местную аптеку, пожилая аптекарша (она, как волшебница, из ничего приготовляла мази и лекарства) предложила принести пару граммов смальца, для приготовления мази, и в момент меня вылечила.  Мы знали очень мало о том, что происходило на фронте.  Местную газету видели редко, верили ей мало, раскупалась она больше на растопку и для закруток курева.

Я собиралась записываться в школу, когда война о себе напомнила.  Был сбит немецкий самолет, летчик выпрыгнул с парашютом, был подстрелен.  Два военных  втащили его, полумертвого, в соседский сад.  Толпа собралась посмотреть на врага, мы тоже смотрели через забор, не таким я себе представляла врага...

Картина была удручающая; его допрашивали, он попросил пить, военный перевел.  Сердобольная  казачка (наверное, думая, «где-то мой муж») побежала в дом и принесла кружку молока, он знаком поблагодарил. Я понимала,  что он хотел воды, но не высказалась вслух, не принесла воды, не исполнила последнее желание умирающего человека, тяжело на сердце, когда об этом вспоминаю.  Участились слухи, что фронт уже близко, по ночам были слышны частые взрывы, мы смотрели с тревогой на огненный северо-западный горизонт. 

И вот ранним утром нас разбудил грохот машин и танков приближающейся к станице колонны нашей отступающей армии.  Целый день по дороге двигались пешие и механизированные части.  Облако пыли висело над дорогой  на километры. Командный состав расквартировали по домам, остальные расположились лагерем в степи, около станицы.  Майор со своей секретаршей занял помещение в соседнем доме, он был удивлен, когда узнал, откуда мы. Разговаривая с мамой и танте был весьма откровенен; говорил с горечью, что, если приказ двигаться  не будет получен, они окажутся в окружении.  Рассказал, что местная администрация получила приказ эвакуировать совхоз.  Мама спросила, что его ожидает, ответил: «имею гражданскую одежду и бумаги, не первый раз в окружении».  Когда его спросили, что же делать нам, посоветовал оставаться на месте. 

Через несколько дней  администрация в телегах, нагруженных совхозным имуществом (трактора остались за неимением горючего),  и скот с погонщиками двинулись в путь, ушли и некоторые ленинградцы.  Потом исчезла армия, осталась только пара солдат с приказом взорвать склады продовольствия, оборудования и боеприпасов.  Над станицей нависла подавляющая тишина, мы легли с наступлением темноты, но спать не пришлось, к нам прибежала наша квартирная хозяйка.  Оказалось, что солдат, охранявший продовольственный склад, решил его не взрывать, а раздать все продукты населению. Узнав об этом, станичники собрались у склада (утаив от ленинградцев), но солдатик заявил: «взорву, если не позовете ленинградцев», вот казачки и побежали созывать. Мама и танте схватили наволочки  и последовали за хозяйкой, вскоре вернулись с сахаром (которого давно не видели) и мукой.  После нескольких «походов» мы имели хороший запас яичек, масла и других продуктов. Наше положение стало не таким безнадежным. Добрым солдатам местные дали штатскую одежду,  и они пошли кто куда, некоторые к дому.

 Прошло не больше двух дней,  пыль опять поднялась на дороге (как предупреждение), немецкая разведка на мотоциклах промчалась через станицу, а к вечеру уже въехала альпийская дивизия (их цель - Кавказ) и расположилась в домах, совсем недавно оставленных нашими. Административная группа  СС  установила свое управление. Некоторые казаки открыто приветствовали немцев (принимая их за освободителей) с хлебом и солью, другие держались в стороне, но все считали -  «лучше немцы, чем Сталин».  Как бы в доказательство гипсовая (?) статуя Сталина, стоявшая в центре станицы, была разбита на куски,  и я видела козу, привязанную к руке Сталина, чтоб далеко не ушла.  «Альпийская группа» была вежлива, отнеслась к нам  сочувственно, предупредила "беречь и беречься" от румынских солдат (посоветовали припрятать, что можно).  Предупреждение сбылось, румыны крали все, даже мою зубную щетку.

Прошло не больше двух недель, как начали возвращаться уцелевшие беженцы, раненые, измученные и оборванные. Их вид и рассказы о пережитом приводили всех в ужас; дороги были загружены  телегами, народом и скотом, вся эта масса старалась добраться до шоссе, когда над ними появились немецкие самолеты. Немцы, пролетев мимо, сбросили бомбы на шоссе, развернулись и открыли стрельбу по дороге, «смешались в кучу кони, люди...» Скот в панике давил всё, что попадало на пути, дорога на километры была покрыта перевернутыми телегами, пострадавшими людьми и обезумевшими животными. Одна наша ленинградка вернулась в станицу последней, всё искала свою трехлетнюю дочь. Девочка сидела в телеге, а она шла позади, когда всё это началось. Она пробыла у нас пару дней, мама дала ей смену белья,  и она опять отправилась искать ребенка, это был последний раз, что мы её видели. Мы вспоминали майора и были ему  благодарны за добрый совет.

 Как-то, болтаясь с ребятами в опустевшем совхозном дворе, я наткнулась на дохленького теленка, с бельмом на глазу, погладила, приласкала, а он принял это как приглашение и увязался за мной. Надо сказать, что ни мама, ни хозяйка этому «гостю» не обрадовались. А после того, как он поломал изгородь и потоптал огород, я должна была отвести его обратно на скотный двор. Каждый день бегала его навещать и подкармливать, пока он не исчез.

Время шло, немцы нами не интересовались, в некоторые семьи вернулись мужья и сыновья, немцы и тут не препятствовали. Стало холодать, надо было искать зимнюю квартиру, нам удалось снять мазанку с русской печкой, близко к центру станицы, надеялись каким-то чудом пережить в ней зиму. Деньги были на исходе, за дядю больше не получали. Нам на топливо выделили стог сухих стеблей подсолнуха, привезти из степи должны были сами. (?) Куда ни повернись, всё упиралось в деньги, надо было принимать меры. В базарный день мама с оказией поехала в Александровку продать остатки вещей, а тётя пустилась пешком, с местными женщинами, за солью. Вернулась через неделю с заплечным мешком соли, синяками на спине и кровяными потеками на плечах.

Дни делались короче, шли дожди, дороги превратились в непролазную грязь. Из дома выходили только по надобности. Не раз увязали в липкой грязи чуть не по колено, вместе с ведром питьевой воды. Самодельная маленькая коптилочка не давала возможности что- либо делать по вечерам, пользовались ею редко так как горючим служило подсолнечное масло, а его было мало. Ничего другого не оставалось, как ложиться (закутавшись) с наступлением темноты на лежанку или кровать. Так, лежа, коротали долгие вечера, читая по очереди стихи и поэмы (что знали на память), играли в шарады, загадки и т. п.  Как только рассветало, караулили у окна первый дымок из соседских труб, чтобы бежать просить уголька на растопку. Казаки топили кизяками, умели высекать огонь первобытным способом, у нас ничего такого не было.

 В конце ноября немцы  начали вербовать на работу в Германию, сколько-то человек от станицы, если не было добровольцев, забирали насильно. Станичникам повезло, забрали не больше десятка станичных, так как записалось много ленинградцев. Положение у всех было не блестяще, казаки помочь нам не могли (даже если бы хотели), всё совхозное пропало в эвакуации.   

Гитлер, считая, что он умнее Наполеона, набирал рабочую силу на востоке. Итак, мы опять в товарных вагонах на пути в Германию, без вшей и голода, но под замком (опять ненадежный элемент). В эшелоне также было много обрусевших немцев, финнов, эстонцев и поляков (со многими, живущими в Германии, Франции, а также на этом континенте я поддерживаю связь).

Нам повезло: нас завезли в местечко между Дилинбургом (город, откуда наша последняя императрица) и Марбургом. Там мы работали на фабрике до прихода американцев 3 Апреля 45 года.